– Я тоже решила, что вам надо поглядеть на нее. Но ведь она не писательница?

– О нет!

– Ну, надеюсь, она добилась того, что ей нужно.

Майкл усмехнулся.

– Отчасти, мисс Перрен, отчасти! Вы меня считаете ужасным дураком, а?

– Ничуть, что вы! Но, по-моему, вы слишком мягкосердечны.

Майкл взъерошил волосы.

– А вы бы удивились, если бы я сказал, что сделал важное дело?

– Пожалуй, мистер Монт.

– Ну, тогда я вам не скажу ничего. Когда вы перестанете дуться, можно продолжать письмо к моему отцу насчет «Дуэта». Очень, мол, сожалеем, что при нынешнем положении дел мы лишены возможности переиздать разговор этих старых хрычей; мы на этом и так потеряли уйму денег. Конечно, вам придется это перевести. А потом надо написать старику что-нибудь ободряющее. Ну, например: «Когда французы образумятся и птички запоют, – словом, к весне мы надеемся еще раз пересмотреть этот вопрос в свете...» м-м-м... чего, мисс Перрен?

– В свете накопленного нами опыта. Насчет французов и птичек можно пропустить?

– Чудесно! «Преданные вам Дэнби и Уинтер». Вы не считаете, что появление этой книги в нашем издательстве – возмутительный пример непотизма?

– А что такое непотизм?

– Злоупотребление сыновней преданностью. Он никогда ни гроша не заработал своими книгами.

– Он очень изысканный писатель, мистер Монт.

– А мы за эту изысканность расплачиваемся. И всетаки он славный «Старый Барт»! Ну, вот пока и все. Идите завтракать, мисс Перрен, да как следует позавтракайте! У этой девушки и фигура необычайная, правда? Она очень тоненькая, но держится совсем прямо. Да, я все хотел вас спросить, мисс Перрен... Почему современные девицы всегда ходят как-то изогнувшись и вытянув шею вперед? Ведь не может быть, что они все так сложены?

Щеки секретарши зарделись.

– Конечно, причина есть, мистер Монт.

– А! Какая?

Щеки секретарши зарделись еще ярче.

– Я... я как-то не решаюсь...

– О, простите! Я спрошу жену. Только она-то держится очень прямо!

– Видите ли, в чем дело, мистер Монт: сейчас модно, чтобы... ну, сзади... ничего не было, а ведь это... и м... не так – вот они и стараются добиться такого вида, втягивая грудь и вытягивая шею. На модных картинках так рисуют, и манекенщицы всегда так ходят.

– Понятно, – сказал Майкл. – Спасибо, мисс Перрен! Очень мило, что вы объяснили. Дальше идти некуда, верно?

– Да, я сама совершенно не придерживаюсь этой моды.

– Нет, ничуть!

Секретарша опустила глаза и удалилась. Майкл сел к столу и стал рисовать на промокашке женский профиль. Но это была не Викторина...

Викторина, позавтракав, как всегда, чашкою кофе с булкой, поехала подземкой в Челси с письмом Майкла к Обри Грину. Правда, ее поход не увенчался успехом, но мистер Монт был очень добр, и Викторина повеселела.

У студии стоял, отпирая дверь, молодой человек – очень элегантный, в светло-сером спортивном костюме, весь какой-то скользящий, без шляпы, со светлыми, красиво зачесанными назад волосами и мягким голосом.

– Натурщица? – спросил он.

– Да, сэр. Вот, пожалуйста, у меня к вам записка от мистера Монта.

– От Майкла? Войдите.

Викторина прошла за ним. Комната почти вся светлозеленая – высокая комната с верхним светом и стропилами; стены сплошь увешаны рисунками и картинами, а часть картин как будто соскользнула на пол. На мольберте стояло изображение двух дам, с которых почти совсем соскользнули платья, – и Викторина смутилась. Она заметила, что глаза художника, светло-зеленые, как стены комнаты, скользят по ней внимательным взглядом.

– Вы будете позировать как угодно?

– Да, сэр, – машинально ответила Викторина.

– Снимите, пожалуйста, шляпу.

Викторина сняла шапочку и встряхнула волосами.

– О-о! – протянул художник. – Интересно!

Викторина не поняла, что ему интересно.

– Будьте добры, взойдите на помост!

Викторина нерешительно оглянулась. Улыбка словно скользнула по всему лицу художника, по лбу, по блестящим светлым волосам.

– Видно, это ваш первый опыт?

– Да, сэр.

– Тем лучше. – И он указал на маленькое возвышение.

Викторина села в черное дубовое кресло.

– Вам как будто холодно?

– Да, сэр.

Он подошел к шкафу и вернулся с двумя рюмками чегото коричневого.

– Выпейте Grand Marnier.

Она увидела, как он залпом проглотил ликер, и последовала его примеру. Ликер был сладкий, очень вкусный, у нее сразу перехватило дыхание.

– Возьмите папироску.

Викторина взяла папироску из его портсигара и сжала ее губами. Он дал ей прикурить. И снова улыбка скользнула по его лицу и спряталась в блестящих волосах.

– В себя тяните, – сказал он. – Где вы родились?

– В Пэтни, сэр.

– Это занятно! Вы только посидите минуточку спокойно. Это не так страшно, как рвать зуб, только дольше. Главное – старайтесь не заснуть.

– Хорошо, сэр.

Он взял большой лист бумаги и кусок чего-то черного и начал рисовать.

– Скажите, пожалуйста, мисс...

– Коллинз, сэр, Викторина Коллинз.

Она инстинктивно назвала свою девичью фамилию – ей это казалось более профессиональным.

– Вы сейчас без работы? – он остановился, и снова улыбка скользнула по его лицу. – Или у вас еще есть какоенибудь занятие?

– Сейчас нет, сэр. Я замужем, и больше ничего.

Некоторое время художник молчал. Было занятно следить, как он смотрит – и делает штрих. Сто взглядов – сто штрихов. Наконец он сказал:

– Чудесно! Теперь отдохнем. Само небо послало вас сюда, мисс Коллинз. Идите погрейтесь.

Викторина подошла к камину.

– Вы что-нибудь слышали об экспрессионизме?

– Нет, сэр.

– Понимаете, это значит обращать внимание на внешность, только поскольку она выражает внутреннее состояние. Вам это что-нибудь объясняет?

– Нет, сэр.

– Так. Кажется, вы сказали, что согласны, позировать... м-м... совсем?

Викторина смотрела на веселого, скользящего джентльмена.

Она не понимала, что он хочет сказать, но чувствовала что-то не совсем обычное.

– Как это «совсем», сэр?

– Совсем нагой.

– О-о! – она опустила глаза, потом посмотрела на соскользнувшие платья тех двух женщин. – Вот гак?

– Нет, вас я не стану изображать в кубистическом духе.

На впалых щеках Викторины загорелся слабый румянец. Она медленно проговорила:

– А за это больше платят?

– Да, почти вдвое – а то и больше. Но я вас не уговариваю, если не хотите. Вы можете подумать и сказать мне в следующий раз.

Она снова подняла глаза и сказала:

– Благодарю вас, сэр.

– Не стоит! Только, пожалуйста, не величайте меня «сэром».

Викторина улыбнулась. В первый раз художник увидел это функциональное явление на лице Викторины и оно произвело на него неожиданное впечатление.

– Ей-богу, – сказал он торопливо, – когда вы улыбаетесь, мисс Коллинз, я вижу вас импрессионистически. Если вы отдохнули, сядьте снова в кресло.

Викторина пошла на место.

Художник достал чистый лист бумаги.

– Вы можете думать о чем-нибудь таком, чтобы улыбаться?

Викторина отрицательно покачала головой. И это была правда.

– Ни о чем смешном не можете думать? Например, вы любите своего мужа?

– О да!

– Ну, попробуйте думать о нем.

Викторина попробовала, но могла себе представить только Тони, продающего шары.

– Нет, нет, так не годится, – сказал художник. – Не думайте о нем. Вы видели картину «Отдых фавна»?

– Нет, сэр.

– А вот у меня появилась мысль: «Отдых дриады». А насчет позирования вам, право, нечего смущаться. Это ведь совершенно безлично. Думайте об искусстве и пятнадцати шиллингах в день. Клянусь Нижинским! Я уже вижу всю картину.

Он говорил, и его глаза скользили по ней взад и вперед, а карандаш скользил по бумаге. Какое-то брожение поднялось в душе Викторины. Пятнадцать шиллингов в день! Синие бабочки!

В комнате стояла глубокая тишина. Взгляд и рука художника скользили без остановки. Слабая улыбка осветила лицо Викторины: она подсчитывала, сколько можно заработать.